Сделанной так, как тогда полагалось, с гербом благородным
(Герб в прихотливо-разбухшем витье арабесок, где звёзды
Переплелись в геральдическом танце с цветами). По кругу
На обороте — чреда гравированных шифров семейных.
Тех имена там, кто были владельцами вещи прекрасной,
Предков твоих имена, тех, чьи брови взяла ты, малютка.
В центре стола мы поставили эту купель, от налёта
Всюду отмыв. Над купелью Распятье висело, пред ней же
Мы положили старинную Библию, тоже наследство,
Древнюю, как и подставка, которая также бессменно
Ныне дошла и до нас по могучей цепи поколений.
Из Виттенберга печатни она появилась, поскольку
Разрешена благосклонно саксонско-курфюрстерской волей.
Тяжек её корешок, шириною вершковой, мерцает
Временем не истреблённый обрез с позолотою тусклой.
Убран довольно умело был стол, и на данное время
Сделал отец всё, что мог. Но хозяйке ещё предстояло
Множество разных забот — приготовить гостям угощенье:
Вечером, в пять, в полусумерках ранних осенних явились
Гости в нарядах умеренно-праздничных поочерёдно,
Руки и нам, и друг другу в приветствии жали, беседы
Неторопливо вели и в прихожей, и в комнате тоже,
Дети и взрослые — вместе. Сестрёнки твои и братишки
Тут находились. На них были лучшие платья, жилеты.
Порозовели их щёки. Смышлёные люди стремятся
К необычайному и проживают его вдохновенно,
Каждую мелочь вбирая. Священнослужитель же юный
Раньше других подошел, драгоценный наш гость
и почётный.
К нам он, явившись с визитом вчера, в пиджаке был
коротком,
Нынче ж наряжен в сюртук, что заменит в дальнейшем
служебным
Тем облаченьем, которое служка уже подготовил.
Книжник, в пенсне, такой мирный и ласковый взгляд
его карий.
В тихом своём возбужденьи ходил я по дому в заботах,
Мой это день был — и твой, и, ответственность чувствуя
остро,
Спешно бросаю гостей и к тебе поднимаюсь, где руки
Споро в крестильное платье тебя одевают, и дальше -
К пастору. Тот перед зеркалом брыжи свои закрепляет,
Порозовел, и чуть пальцы дрожат, принимает покорно
Полу священнослужителя добросердечного помощь.
Вместе со служкой, округлобородым и чёрносюртучным,
В кухню мы вместе спускаемся, чтобы наполнить водою
Тёплой кувшин для крещенья, ведь холод тебя испугает;
Снова спешу я к гостям, чтоб твоё, моя дочь, появленье
Не пропустить: не простил бы себе я такого вовеки.
Всё, началось… Раскрываются двери, и все обращают
Взор просветлённый туда, где у няни сидишь на руках ты,
Трогательна и невинна… не то, чтоб крестильное платье,
Сей неизбежно-наследный участник обряда, чудесно
Шло тебе: коротки слишком рукавчики и старомодно,
Сплошь почти чопорными до подола кружевами обшито, —
Словно твою обступило фигурку. Над ним же — головка
Милая, светлая, шаткая чуть, синевою сияют
Глазки, раскрытые в страхе, и ротика пухлая дужка,
И у виска дорогого пылает знакомая метка,
И в беспорядке причудливом светлые волосы. Ручки
Тянешь ты, как исперва, изначально тянуть приучилась:
Вывернув кисти наверх и ладошки наружу, как часто
Изображают на благочестивых картинах Младенца,
Благословляющего все народы земные и землю.
Вот ты и в нашем кругу: беспокойных, и грешных,
и взрослых,
Слышатся тихие возгласы радости, благоговенья.
Нечто подобное чует, сливаясь с бессчётной толпою
Даже и в ересь заблудший, когда по подкуполью плавно
Старец плывёт в паланкине, от святости слабый и белый,
Царь и отец, неустанно рукой восковою рисуя
В тысячеглавом пространстве спасительный знак покаянья.
Головы люди склоняют смиренно до праха земного,
Неудержимые слёзы глаза их в тот миг источают…
Все обступили тебя и здоровались ласковым словом.
Нет, ты не плакала (хоть очевиден испуг был), ведь нежность
Неустрашима, и там, где вульгарная грубость стремится
Вывалить всё поскорее, отважная нежность сжимает
Губы, берет себя в руки и терпит. Покуда восторги звучали,
Я поспешил к дорогому служителю Слова, который
Медлил ещё наверху. Очевидно, готовый, стоял он
В опочивальне и, сад неподвижно в окне созерцая,
Действо неспешно обдумывал то, что ему предстояло.
Вниз попросил я спуститься его, потому что готово
Всё, и немедля вперёд пропустил его, как подобает.
Благожелательно общество встретило пастора, он же
Полон смущения был и не меньше достоинства полон.
Донизу ряса струилась его, под худым подбородком,
Юным и выбритым тщательно, свежие брыжи лежали,
Вид придавая нарядный. И делал он всё, как учили:
Чёрный свой требник с крестом золотым прижимал
осторожно
Левой рукою к плечу. И сопутствовал пастору служка.
Вместе прошли мы в соседнюю комнату. Окна в ней были
Глухо зашторены. И освещались покои свечами.
Вот к алтарю проповедник подходит, становится сбоку,
Сзади становится служка, с другого алтарного края
Няня с тобой на руках, рядом — мать, в глубине помещенья
Прочие заняли место, на креслах внесённых ли сидя,
Стоя ли — как получилось. И вот в тишине благодушной
Юного пастора строгий над нами возносится голос.