Поздние новеллы - Страница 49

Йошуа, хоть и юный, держал все относящиеся до дела факты в своей прямо и твердо глядящей, курчавой голове и беспрестанно обсуждал их с Моисеем, старшим другом и господином. Не располагая средствами для точного подсчета населения, он прикинул, что численность живущих в шатрах Гесема и поселившихся в городах-близнецах Пифоме и Раамсесе племен, включая рассеянных по всей земле в качестве рабов, — все вместе составляет где-то двенадцать-тринадцать тысяч душ, что давало примерно трехтысячный годный в дело отряд. Позже цифры безмерно преувеличивали, но Йошуа знал их приблизительно верно и был не очень доволен. Три тысячи человек — не ахти какой грозный отряд, даже с учетом того, что по дороге всяческая кочующая по пустыне родственная кровь ради завоевания земли присоединится к этому костяку. О крупных операциях, опираясь лишь на эту силу, нечего и думать; пробиться с ней в землю обетованную немыслимо. Йошуа это понимал и потому стремился к месту на вольных просторах, где род сперва поселился бы и где при более-менее благоприятных обстоятельствах сперва можно было бы на какое-то время предоставить дело естественному приросту — из расчета, насколько Йошуа знал своих, два с половиной на сотню в год. Такую-то площадку для приплода и присмотра, где могла бы подрасти военная сила, и подыскивал юноша, часто советуясь по данному вопросу с Моисеем, причем выяснилось, что он поразительно ясно обозревал, как в мире по отношению друг ко другу расположены местности, и имел в голове своего рода карту представляющих интерес широт с точки зрения расстояний, дневных переходов и водных участков, а также — и это особенно — воинственности населения.

Моисей знал, кого он имеет в лице своего Йошуа, прекрасно знал, что тот ему понадобится, и любил его пыл, хотя непосредственные заботы сына Нуна его интересовали мало. Прикрывая рот и бороду правой рукой, он внимал стратегическим разглагольствованиям юноши, думая о другом. Для него Яхве тоже означал исход, но не столько военный поход с целью завоевания земли, сколько исход на вольные просторы и в обособленность, чтобы заполучить всю эту растерянную, мечущуюся между различными видами благонравия плоть, этих зачинающих мужчин, кормящих женщин, падких на соблазны юношей, сопливых детей — кровь отца — где-нибудь там, на просторах, чтобы запечатлеть в них свято-незримого Бога, чистого, духовного, установить им Его как собирательную, формирующую сердцевину и вылепить их по Его прообразу в народное тело, не похожее ни на один народ, послушное Богу, руководствующееся Святым и Духовным, отличающееся от остальных робостью, самоограничением и страхом Божиим, то бишь страхом при мысли о чистоте, и обуздывающим уставом, который, поскольку Незримый вообще-то Бог всего мира, в будущем призван сделаться обязательным для всех, но прежде должен быть составлен для них, должен стать их суровым преимуществом над язычниками.

Вот каково было Моисеево возжелание крови отца, возжелание ваятеля, неотделимое для него от милостивого выбора Бога и Его готовности к завету; и поскольку он ратовал за то, что обретение образа в Боге должно предшествовать всем операциям, роящимся в голове у юного Йошуа, далее, что для этого необходимо время, свободное время там, на свободе, то и не имел ничего против, что у Йошуа не ладилось с его планами, что они разбивались о недостаточное число годных к воинской службе членов отряда. Йошуа нужно было время для того, чтобы сначала естественным путем преумножился народ, — впрочем, и для того, чтобы повзрослеть самому, получив право выступить в роли военачальника; Моисею же нужно было время для создания образа, к чему он жадно стремился в Боге. И с разных точек зрения они сходились.

VI

Между тем, однако, порученец, а также его ближайшие сподвижники — красноречивый Аарон, Елисавета, Мариам, Йошуа и некий Халев, ровесник и закадычный друг Йошуа, также сильный, простой и смелый молодой человек, — между тем они не упускали ни дня, распространяя среди своих весть Яхве, Незримого, о Его почетном предложении завета и одновременно раздувая их ожесточение на труд под египетской палкой, наводя на мысль сбросить это иго, а кроме того, на мысль об исходе. Каждый делал это по-своему: сам Моисей — запинаясь и потрясая кулаками, Аарон — гнусаво-бегло, Елисавета — забалтывая и уговаривая, Йошуа и Халев — изъясняясь короткими, без разглагольствований, командными лозунгами, а Мариам, которую скоро стали называть пророчицей, — на повышенных тонах, в сопровождении тимпана. И проповедь их упадала не на каменистую почву; мысль присягнуть скорому на завет Богу Моисея, посвятить себя Безобразному, сделаться народом и под Его и Его провозвестника водительством вырваться на вольные просторы пустила среди племен корни и начала образовывать объединяющий их центр, — и это тем более, поскольку Моисей обещал или по крайней мере давал обнадеживающую перспективу того, что он путем переговоров на самом верху получит позволение им всем уйти из земли Египетской, так что исход этот не грозит превратиться в рискованный бунт, а может свершиться по мирному соглашению. Они знали, хоть и не досконально, и о его полуегипетском тростниковом рождении, и об утонченном воспитании, которое он имел привилегию какое-то время получать, и о неясных связях со двором, которыми он располагал. То, что в других отношениях являлось причиной недоверия к нему, неприятия, а именно его полукровие и то, что он одной ногой стоял в Египте, вдруг превратилось в источник доверия и снискало ему авторитет. Уж конечно, если кто и мог предстать перед фараоном и повести их дело, так это он. И посему они поручили ему попытаться добиться у Рамессу, хозяина их самих и стройки, права уйти на вольные просторы — ему и его молочному брату Аарону, поскольку Моисей думал взять его с собой, во-первых, так как сам связно говорить не умел, а Аарон умел, а потом еще, так как тот имел в своем распоряжении некие штучки, с помощью которых можно было надеяться произвести впечатление при дворе — в честь Яхве: он мог, нажав ей на затылок, ввести в ступор очковую змею, так что она становилась, как жезл, но когда бросал этот жезл об пол, тот начинал извиваться и «превращался в змею». Моисей с Аароном рассчитывали на то, что это чудо не известно фараоновым магам и, следовательно, может послужить пугающим доказательством могущества Яхве.