Поздние новеллы - Страница 66

И многие, кто слышал это, заплакали, и были на площадке стана громкие всхлипы и хлюпанье носом.

— Это, пожалуй, можно и заменить, — сказал Моисей, — ибо Господь долготерпелив и многомилостив, Он прощает вину, и преступление, и грех… Но не оставляет без наказания, — внезапно прогремел он, а кровь снова ударила ему в голову, и сосуды снова набухли, чуть не лопнув, — но говорит: «Я наказываю вину до третьего и четвертого рода, ибо Я ревнитель». Здесь будет суд, — крикнул он, — и будет предписано кровавое очищение, ибо написано это было кровью. Зачинщики, кто первым кричал про златых богов и дерзко уверял, что телец вывел вас из Египта, тогда как это сделал Я, говорит Господь, будут истреблены. Преданы будут Ангелу смерти, и не почтится при том никакое лицо. До смерти побьют их камнями и застрелят стрелою, будь их хоть триста! Остальные же пусть снимут с себя все украшения и пребывают в трауре, пока я не вернусь, — ибо я снова поднимусь на гору Божию, посмотрю, может, мне что-нибудь еще удастся для вас сделать, жестоковыйный народ!

XX

Моисей не присутствовал при назначенных им из-за тельца казнях, они стали делом сильного Йошуа. Сам он, пока народ пребывал в трауре, опять пребывал на горе Божией, возле своей пещеры у грохочущей вершины, снова сорок дней и сорок ночей, один, в испарениях. Почему опять так долго? Ответ гласит: не только потому, что Яхве повелел ему еще раз изготовить скрижали и заново записать диктат, ибо тут дело на сей раз пошло несколько быстрее, так как у него уже имелся некоторый опыт и прежде всего алфавит. Но и потому, что, прежде чем Господь изъявил согласие на обновление, Моисею пришлось выдержать длительную борьбу, сражение, в ходе которого одерживали верх то гневливость, то милосердие, то усталость от трудов, то любовь к предпринятому, и немалого искусства убеждения и умного ходатайства стоило Моисею удержать Бога не просто от объявления завета расторгнутым и разрыва с жестоковыйным хамством, а и рассечения его, как Моисей в пылающем гневе поступил со скрижалями.

— Я не хочу идти перед ними, — говорил Господь, — дабы привести их в землю отцов, и не проси Меня об этом, Я не могу положиться на Свое терпение. Я ревнитель и пламенею. Вот увидишь, в один прекрасный день Я забудусь и истреблю их в пути.

И Он сказал, поскольку народ все равно вылит нескладно, как золотой телец, и ничем его не исправить, — невозможно поставить его Себе народом святым, и ничего не остается, как перебить весь, — Он сказал Моисею, что хочет сокрушить и извести Израиль, коли уж он такой, а от него, Моисея, произвести многочисленный народ и жить с ним в завете. Чего, однако, Моисей не захотел.

— Нет, Господи, — сказал он, — прости им грех их, если же нет, то изгладь и меня из книги Твоей, ибо не хочу пережить это и стать народом святым сам, вместо них.

И призвал он к чести Божией и сказал:

— Представь же себе, Всесвятой: если Ты убьешь весь до единого народ сей, то язычники, заслышав крики, станут говорить: «Ба! Господь так и не смог привести народ в землю, которую обещал ему, у Него не получилось, и потому Он истребил его в пустыне». Ты хочешь, чтобы так говорили о Тебе народы мира? Посему возвысь же силу Господню и по милосердию Твоему будь милостив к беззакониям народа сего!

Именно при помощи этого аргумента он сумел переубедить Бога и расположить Его к прощению, хоть и с оговоркой, ибо возвещено было Моисею, что из этого поколения никто не увидит землю отцов, кроме Йошуа и Халева.

— Детей ваших, — решил Господь, — Я введу в нее. Но те, которым сейчас от двадцати по рождению их, не увидят земли, в пустыне падут тела их.

— Хорошо, Господи, так хорошо, — ответил Моисей. — На сем и порешим. — Он не стал далее возражать, поскольку в целом решение совпадало с его намерениями — его собственными и юноши Йошуа. — Теперь позволь сделать еще скрижали, — сказал он, — чтобы мне снести людям Твое лаконичное. В конце концов даже хорошо, что я в гневе разбил первые. Там и без того была пара неудачных литер. Хочу лишь признаться Тебе, что тайком думал об этом, когда разбивал их.

Йошуа потихоньку кормил и поил его, а он снова сидел, тесал и рубил, драил и равнял — сидел и писал, иногда утирая лоб тыльной стороной ладони, выцарапывая и шпаклюя шрифт на досках, — и они получились даже лучше, чем в первый раз. Затем он снова выкрасил литеры своею кровью и спустился с законом под мышками.

Израилю велено было снять траур и снова надеть украшения, кроме сережек, конечно, — те извели на скверные цели. И весь народ предстал перед Моисеем, дабы он вручил ему то, что принес, весть Яхве с горы, скрижали с десятисловием.

— Возьми их, кровь отца, — сказал он, — а то, о чем они гласят, храни свято, совершая что или не совершая чего! Ибо сие есть заветно-заповедное, лаконичное, скала достоинства, Бог лапидарно моим стило написал в камне альфу и омегу человеческого поведения. На вашем языке написал, но сиглями, которыми при необходимости можно писать на языках всех народов, ибо Он Господь повсюду, посему алфавит — Его, и слова — Его, и хотя они обращены к тебе, Израиль, они все равно — слова для всех.

В камне скалы высек я азы человеческого поведения, но они должны быть высечены у тебя в плоти и крови, Израиль, чтобы всякий, кто нарушит хоть слово из десяти заповедей, тайком устрашился пред самим собой и пред Богом, холодно пусть станет тому на сердце, поскольку преступил он пределы Божии. Что заповеди Его соблюдать не будут, я знаю заранее, и Господь знает, и будет Он гоним за слова эти всегда и везде. Но по крайней мере ледяным холодом пусть обдаст сердце тому, кто нарушит хоть одно, поскольку они все-таки вписаны у него в плоть и кровь и известно ему, что слова эти никогда не потеряют своей силы.