Поздние новеллы - Страница 51

Все это Моисей принял покорно, тем более когда военный совет, проведенный при участии Йошуа, Халева, Аарона и восторженных женщин, пришел к выводу, что усилившийся гнет хоть и злит, но при ближайшем рассмотрении является для начала довольно-таки неплохим успехом, так как злость направлена не на одного Моисея, но прежде всего на египтян и лишь повысит восприимчивость народа к воззванию Бога-Спасителя и к мысли об исходе на вольные просторы. Так оно и вышло; брожение из-за соломы и кирпичей среди труждающихся росло, и упрек в том, что из-за Моисея они стали ненавистны египтянам и вышло только хуже, уступил место желанию, чтобы сын Амрамов все-таки снова воспользовался своими связями и опять пошел за них к фараону.

Он и пошел, на сей раз без Аарона, один — с косноязычием будь что будет; он потрясал перед троном кулаками и в глохнущих, рвущихся словах требовал исхода своих на вольные просторы под предлогом отпуска с целью жертвоприношения в пустыне. И не единожды, а раз десять, поскольку фараон не мог преградить ему доступ к трону — слишком велики были связи Моисея. Между ним и царем завязалась борьба, упорная, длительная, которая, правда, так и не привела к тому, что последний удовлетворил запросы Моисея, но зато в один прекрасный день людей Гесема скорее вытолкали и выгнали из страны, нежели отпустили, в конечном счете лишь с облегчением, что избавились от них. Об этой борьбе и о средствах давления, примененных в ходе этой борьбы по отношению к упорно сопротивляющемуся царю, говорили много такого, что не вполне лишено оснований, но все же в значительной степени носит характер украшательства. Рассказывают о десяти казнях, которые Яхве по очереди насылал на Египет, дабы разрыхлить фараона, но в то же самое время намеренно ожесточить его сердце на просьбы Моисея ради возможности все новыми казнями продемонстрировать Свое могущество. Кровь, жабы, паразиты, дикие звери, струпья, моровая язва, град, саранча, тьма и смерть первенцев — вот эти десять казней, и ничего невозможного в каждой из них нет; только возникает вопрос, существенно ли они, исключая последнюю, с которой связано нечто непроницаемое, так никогда и не проясненное, способствовали конечному результату. При некоторых обстоятельствах Нил принимает кроваво-красный оттенок, вода его временно утрачивает питьевые качества, а рыба умирает. Это бывает, так же, как и то, что чрезмерно размножаются болотные жабы или что размеры популяции всегда наличествующих вшей приближаются к масштабам бедствия. Да и львов еще было много, они бродили по краю пустыни и подстерегали добычу в джунглях вдоль пересохших рукавов реки, и если число телораздирающих нападений на людей и скот вырастало, то вполне можно было назвать это казнью. А чесотка и лишаи разве не часто встречаются в Египте, разве от грязи не появляются тут же воспаления и нарывы и, заражая всех вокруг, не бушуют гноем в народе? Небо там, как правило, голубое, тем более сильное впечатление должна производить на редкость бурная непогода, когда низвергающийся из туч огонь мешается с жесткой перловкой града, побивающего посевы и крошащего деревья, не будучи связанным с каким-то определенным умыслом. Саранча же — слишком известный гость, против ее массового наступления человек изобрел кой-какие средства отпугивания и заграждения, над которыми алчность, однако, берет верх, так что целые области погружаются в обглоданную безлистость. А кто хоть раз испытал боязливо-угрюмое настроение, распространяемое по земле космически-затенившимся солнцем, вполне поймет, что избалованный светом народ даст подобному затмению наименование казни.

Но тем самым количество сообщений о невзгодах исчерпывается, поскольку десятая, смерть первенцев, вообще-то в их число не входит, а являет собой двусмысленное сопроводительное явление самого исхода, разбираться в котором жутко. Остальные могли произойти не все или все — рассредоточившись на значительном отрезке времени; их название все-таки следует считать лишь более-менее витиеватым описанием одного-единственного средства давления, которым пользовался Моисей против Рамессу, а именно неизменно того факта, что фараон — его дед по линии похоти и что во власти Моисея поднять по данному поводу большой шум. И царь не раз был близок к тому, чтобы поддаться давлению, по крайней мере делал серьезные уступки. Он дал согласие на то, чтобы на праздник жертвы вышли мужчины, а женщины, дети и стада остались. Моисей это отклонил: выйти нужно с малолетними и стариками, с сыновьями и дочерями, с овцами и с волами, ибо речь идет о празднике Господу. Тогда фараон согласился на жен и приплод и удержал лишь скот, он должен остаться в залог. Но на это Моисей спросил, откуда же, если не будет скота, им взять жертвы и всесожжения для праздника? Чтобы не осталось ни копыта, потребовал он, — и стало предельно ясно, что речь идет не об отпуске, а об исходе.

Из-за этого копыта у египетского величества и порученца Яхве вышла последняя бурная сцена. В продолжение переговоров Моисей сохранял большое терпение, но так же, как и терпение, в природе его лежал потрясающий кулаками гнев. Дошло до того, что фараон махнул рукой на все и буквально выгнал его из зала.

— Вон! — закричал он. — И берегись, не являйся более пред лицо мое. Попадешься — смертью умрешь.

Тогда Моисей, только что еще весьма взволнованный, совершенно успокоился и ответил лишь:

— Ты сказал. Я ухожу и не увижу более лица твоего.

Ему претило то, о чем он думал во время страшно-невозмутимого прощания. А вот Йошуа и Халеву, юношам, тем как раз не претило.